Ознакомительная версия.
– Послушайте! – говорила мама за чаем. – Вот мою сестру похитил улан. Просто выкрал из дома! Причем он думал, что она немка. Это было очень страшно! Очень! И что же? Жизнь на этом закончилась? Все умерли? Да ничего подобного. Такой оказался видный мужчина, очень порядочный…
– Мама, при чем тут улан? Стасович что – улан? – раздраженно отвечала Татьяна.
– Я образно говорю!..
Время шло. Эти обеды со Стасовичем слегка наскучили, папа стал их даже избегать, ссылаясь на срочную работу, что почти всегда соответствовало действительности, а мама измучилась в поисках кулинарного разнообразия.
Все были как-то напряжены.
Стасович был человек воспитанный и, в общем, почувствовал ситуацию, немного ослабил нажим, стал даже реже появляться, а главное, стал приглашать сам, что говорило в пользу той версии, что он все-таки улан, пусть и красный. Сестры немного заколебались. Были парки, выставки, специально для них даже открывались в неурочное время некоторые дворцы, например Юсуповский, – там в страшном полумраке Стасович показал комнату, где убивали Распутина, отвел в домашний театр, где некогда блистали придворные фрейлины, затем встал на сцену и прочитал стихотворение Блока про незнакомку, что было очень мило. Бывали и музыкальные вечера, филармония, а после посещения Мариинского сестры собрались на военный совет решать судьбу комиссара.
– Хватит ходить втроем, – решительно сказала Татьяна. – Вера, мне кажется, ты его волнуешь. Серьезно.
– Давайте не будем бросать его как мячик друг другу, – вдруг тихо сказала Надя. – Это нехорошо. Может быть, мама права?
– В чем? – изумилась Татьяна.
– В том, что он человек непроявленных достоинств.
– Каких-каких? – переспросила Вера. Любой серьезный разговор о Стасовиче ее по-прежнему очень смешил.
– Можешь назвать их скрытыми. Но так говорит мама. Не я.
– И что же? – спросила Вера. Ей хотелось понять, какие чувства испытывает к Стасовичу сама Надя.
– Несмотря на все эти театры и прогулки, я его по-прежнему боюсь. Но раз мы вовремя не отказали от дома, надо идти до конца.
– Как?
– Напишем бумажки, вытянем. В следующий раз поедет одна, остальные откажутся по каким-то причинам. Он все поймет.
– Надя, – осторожно сказала Таня, – но раз в тебе появилась такая решительность, может быть, это будешь сразу ты?
Они смотрели друг на друга молча, со странным видом заговорщиц, глаза у всех трех блестели от возбуждения, Надя совсем зарделась и нервно терла ладонью по колену, Вера была восхищена нежным цветом ее щек, исходившим от нее сиянием сладкой истомы и не отрываясь смотрела ей в глаза, за окном падал белый пушистый снег, было так хорошо, что не хотелось ничего говорить, но еще была Татьяна, которая не выносила этих сцен, так что, Надя, ты скажешь нам или нет, послушайте, жалобно сказала Надя, я не знаю, зачем вы так со мной, давайте тянуть жребий, и тогда они взяли три листка, на одном написали его имя и вдруг замерли – время остановилось, и они сидели в трогательном молчании, взявшись за руки, довольно долго… Выпало Наде.
На следующий вечер пришел Стасович и сказал, что у него есть пригласительный билет в крематорий.
– Куда? – почти закричала мама Штейн, которая несколько ревновала к этим прогулкам, к тому же, это было уж слишком революционно.
– В крематорий, – солидно уточнил Стасович. – Эсфирь Марковна, поверьте, это же великое изобретение. Оно избавит человечество от многих опаснейших болезней, от бубонной чумы, от сибирской язвы, от новых вирусов, революционизирует сам обряд погребения, оно очистит мозги от этой скверны, про рай, про боженьку, про загробную жизнь, и кроме того, знаете, это очень, очень красиво.
…Постепенно все увидели, как он сильно возбужден.
Стасович ходил по кухне из угла в угол и, заламывая руки, умолял их составить ему компанию, говорил, что это уникальная, удивительная возможность, что крематорий открылся буквально вчера, что происходят только первые, пробные сеансы, что он с огромным трудом достал этот пригласительный, что он умоляет, просто умоляет, он никогда этого не говорил, но тут буквально готов встать на колени, и в этом его состоянии неожиданно проявилось главное, все вдруг отчетливо увидели, что он обращается к Вере, только к ней одной, это было не очень приятное, а вместе с тем радостное открытие, потому что теперь ей придется расхлебывать самой эту кашу, но Стасович и слышать не хотел, ни о чем таком, нет, что вы, поедемте все вместе, ну что вы, это надо видеть, Эсфирь Марковна, я вас умоляю, поедем, все впятером, посоветоваться было не с кем, Марк работал, он даже не вышел из комнаты, что было очень благоразумно с его стороны, ну господи, ну что с вами делать, собрались за полчаса, как солдаты, Стасович подогнал свой служебный автомобиль, все это было очень далеко, практически за городом, дорогой напряженно молчали, Вера не знала куда деваться от этих взглядов, ей уже было дурно, когда они приехали, мрачное огромное здание, солдаты с винтовками охраняли его, как военный склад, внутри было очень странно, пусто, холодно, необъятно-высокий потолок, как в каком-то дворце, необычно высокий стол, цветы и ленты, портреты Ленина и Троцкого, украшали этот новый погребальный зал, а кого, кого, прошептала Вера Марковна, они стояли на специальных местах, для публики, ну это товарищи, они болели, тиф, все такое, а возможно, это даже расстрелянные, сейчас неважно, все это неважно, жуть была еще и в том, что из публики, кроме них, не было никого, никто не провожал жертв болезни или красного правосудия, или белого террора, вообще никто, это были гробы без цветов и без свечей, красного цвета, в таких гробах начали хоронить недавно, Вера помнила, как несли через весь город жертв Февральской революции, алые сияющие гробы, это было жутко, и тут были такие же, и вдруг открылись какие-то створки и вспыхнул огонь, от него повеяло жаром, смотрите, смотрите, затрепетал Стасович, гробы начали куда-то двигаться, выяснилось, что они на колесиках, и тут Вера не выдержала и упала.
Мама закричала на весь крематорий.
Стасович вынес Веру буквально на руках на воздух, на мокрый чистый воздух, где она не сразу пришла в себя, потом долго бегали за нашатырем, мама была в тихом ужасе, Люба сказала, что ей было интересно, Надя сказала, что очень боялась, но больше Стасович в их доме никогда ни разу не появлялся.
Это было даже немного странно, но в общем, все в доме почувствовали глубокое облегчение.
В апреле 1918 года в доме Штейнов произошло еще одно событие, на первый взгляд малозначительное, вполне бытовое, но запомнившееся им навсегда. Некто Ивлев принес большой отрез нового материала – это был батист сложного цвета, скорее кремовый, чем белый, невероятной красоты – и сказал, что хотел бы сшить для жены платье.
– А где же жена? – недовольно спросил портной.
– Я хочу сделать сюрприз.
– Нет, но так невозможно, послушайте, товарищ… – Тут Ивлев поморщился, портной все понял и называть клиента товарищем перестал. – И все же, нельзя ли мне описать вашу жену хотя бы на словах, все-таки материал дорогой и хороший, задание ответственное, и я немного волнуюсь, хотя, конечно, такие случаи тоже бывают. Сколько лет, какая…
– Не знаю, – перебил его Ивлев, – не успел выяснить. Блондинка, глаза карие, большие, черты лица мелкие, изящные, вот фотография, но она неудачна.
С маленького фото строго и удивленно смотрела женщина действительно милая, но не сказать чтоб красавица, позже сестры и мама Штейн не раз просили папу описать ее подробнее, однако тот терялся в словах: странная, говорил, как будто что-то хочет спросить, снимок в ателье, на фоне пальмы, да какая разница на каком фоне, у нее грудь большая или нет, сердилась мама, да я не знаю, ну откуда мне знать, что вы ко мне пристали, просто хорошенькая, ладная фигурка, и как будто что-то хочет спросить, а что же она хочет спросить, папа, поинтересовалась Вера, как бы ты сформулировал этот вопрос, ну… она хочет спросить, замялся портной, а правда ли, что бывают такие красивые платья, в которых чувствуешь себя как принцесса, и вообще – бывает ли такая красивая жизнь, в таких красивых домах, где можно петь и смеяться круглыми сутками, круглые сутки, папа, уточнила Вера, круглые сутки…
Больше у них Ивлев так и не появился – исчез бесследно. Не оставив ничего: ни адреса, ни телефона, никаких связующих нитей. И за тканью никто не пришел. Возвращать ее было некому. Это была странная, таинственная, возможно, даже нехорошая история.
Шел месяц за месяцем, и портной размышлял, что же делать с этой тканью. Наконец он позвал дочерей в кабинет, объяснил ситуацию и спросил, что бы хотелось каждой получить в подарок из нового материала.
Ознакомительная версия.
